'Когда мне было восемь или десять лет, пришла в мою голову мысль. Вот, думаю, уже почти что середина века. И значит, что вторая половина тоже как-нибудь пройдёт. А что тогда? Тогда - когда-нибудь - настанет двухтысячный год. Вот это да! А я - тогда - где буду? И буду ли я? Ну, чтобы посмотреть на этот - с ума сойти - двухтысячный. Я начал лихорадочно считать. Получалось, что мне в двухтысячном году окажется шестьдесят три или четыре года. Невероятная, громаднейшая цифра! Ведь дед мой Борис умер в пятьдесят четыре года. И я считал, что он немало пожил. Но также знал я и то, что, бывает, некоторые люди живут и дольше. Ну, например... Да что там за примерами ходить! Живут, конечно, иные и подольше. А уж совсем иные - и до семидесяти, подумать только, доживают. И что из этих размышлений получилось? Что я - теоретически - до двухтысячного года дожить могу! Вряд ли в словесном выражении мысль моя была именно такой: что, мол, теоретически... Но существо - такое. И это всё во мне запало. И захотелось мне дожить. Просто из любопытства. И в протяжении моей дальнейшей жизни я эту мысль всё время вспоминал. Теперь, когда я стал писать свои заметки, когда я начинаю их, на нашем дворе всё ещё тянется моё родное второе тысячелетие, но оно на исходе, и до третьего всего-то и остались три года. И я могу сегодня подтвердить свою младенческую мысль, что - да, теоретически - дожить до того желанно удивительного года я, кажется, действительно могу. И хоть лет мне в этом случае будет ой как немало, но только вряд ли я себя почувствую вполне пожившим. Ну что ж, посмотрим. Того ль, иного - недолго ждать. - Жизнь моя, иль ты приснилась мне? - вот что хотелось бы сказать. И припомнить сумбурный этот сон, пока он не развеялся. А то - глядь - ничего и не осталось... И снова будет сон, уже без сновидений'. Вячеслав Кабанов. Дарственная надпись и автограф от автора на титульном листе. Небольшие потертости по краям
