Я все сбиваюсь на литературу: Письма из заключения. Стихи
Даниэль Юлий
Звенья 2000
Ожидаешь читать книгу как 'историческую', тем более что время и место повестования строго очерчены: 1965-1970, мордовские лагеря и Владимирская тюрьма. Однако она оказывается (и цитата, выбранная ее названием, не случайна, но чуть-чуть не дотягивает до передачи ее атмосферы) лирической. Не потому она лирическая, что автор, 'сбиваясь на литературу', т.е. на литературные темы, пишет свои письма как-то особенно 'литературно', как-то специально 'лирически'. И не потому, что за письмами в этой книге следуют стихи (частично прошедшие на волю в письмах, частично - переданные нелегальными путями). 'Лирика' этой книги - любовь сидящего в заключении автора к друзьям, близким и далеким, к их детям и родителям, ко всем, кто ему пишет и о ком ему пишут, и к товарищам по заключению, хотя о них чем дальше, тем труднее писать: и лагерные правила на глазах устрожаются, а во Владимирской тюрьме цензура просто не позволяет упоминать сосидельцев... И вторая любовь этой книги - любовь к Юлику, Юлию, Юлию Марковичу всех, кто ему пишет. Этих писем нет в книге, но по подробным ответам, по описанию, а то и цитированию полученных писем очевидна эта общая любовь, захватывающая и тех, кто до ареста Юлия Даниэля был с ним мало знаком или даже вовсе незнаком. В обращениях Юлия Даниэля к друзьям, к каждому поодиночке, вырисовывается коллективный портрет той особой группы людей второй половины 60-х, которые по меньшей мере не боялись писать письма в лагеря и тюрьмы (но большинство осмеливалось не только на это). Коллективный, но тем более индивидуальный, чем больше те или иные люди писали Юлию Даниэлю. И в этом смысле лирическая книга приобретает 'историческое', почти социопсихологическое измерение, объясняет многое, что или забыто, или не понято ни вовремя, ни позже и отнюдь не подтягивается под пошлое понятие 'шестидесятники'. Нет, как сказано, уз святее товарищества. Ими - а не идеологией, или верой в 'социализм с человеческим лицом', или неверием в него, или даже верой-неверием в Господа Бога - связаны эти люди. И, конечно, в этот круг входят и те, кто сидел вместе с Даниэлем, - хотя бы потому, что и им начали писать те же люди, друзья Юлия, ставшие и их друзьями, или хотя бы потому, что читатель писем получает не менее яркий их 'коллективно-индивидуальный' портрет. Я позволю себе не цитировать самого Даниэля, не называть имена друзей - да и трудно было бы беспристрастно выбрать, - оставляя читателю все наслаждение встречи с живым текстом и знакомства с живыми людьми, даже если многих из них уже и нет с нами. 'Русская мысль' №4350, 25 янв. 2001
